Дхарма

[shukra]

ЭРОМАНГО

Вырвав у страха глаза, брось ненавистный штурвал
На Эроманго твой труп подберут между скал.
Злая ирония звезд, в зеркале мертвых зрачков,
На Эроманго тебя ждет другая любовь.
Глядя на твой саркофаг,
Каждый решит что ты мертв
Будь то друг, или враг.
Да я уверен, что каждый подумает
Да я уверен, что каждый подумает так.

Цель путешествия - ночь, цвет твоих мыслей - нуар.
На Эроманго ты встретишь и ночь и кошмар
Тайны подземных пещер, гибельных черных лагун
На Эроманго тебе приоткроет Сатурн.

Хочешь спускайся на дно,
Там в изумрудных лесах
Ты найдешь все равно,
Да ты отыщешь небесную деву
Найдешь свою верную деву с звездой в волосах.      
 
На Эроманго звучит фантанго,
На Эроманго мы пойдем.
На Эроманго, где счастье ярко
На Эроманго...

Есть, правда, тонкий ньюанс - остров открыт не для всех
На Эроманго не важен ни взлет, ни успех
Нищий ты или богач, знатен иль просто изгой
До Эроманго добраться не сможет любой.

Ни генуэзец Колумб,
Ни адмирал Магелан
Ни оставили нам
Даже намека на то, где искать его
Нет, отыскать Эроманго ты должен лишь сам.
   
На Эроманго звучит фантанго,
На Эроманго мы пойдем.
На Эроманго, где счастье ярко
На Эроманго мы умрем.

[shukra]

ОЧЕНЬ  МНОГО   СЛОВ  (читать не  обязательно)

Три очерка на тему свободы

СВОБОДА И НЕБЫТИЕ
Всякое духовное учение - будь оно представлено внутренней (эзотерической) школой, или внешней религией, или произвольной моральной системой, опирающейся на иллюзию (такую, как «гуманизм», «прогресс», «всеобщее благо» и пр.) - полагает конечную цель, к которой должен стремиться  последователь, поскольку без цели нет становления, нет пути, нет жизни в человеческом понимании этого слова (каковое, как минимум, шире, чем «функция атомов углерода», и, как максимум, выходит за пределы рефлексов общественных животных).  Большинство религий в качестве такой цели предлагают «спасение». Это понятие имплицитно отрицает единственность биос как манифестации человеческого бытия, и постулирует неизбежность его продолжения в мире более тонкой материи; продолжение это, однако, детерминировано событиями этого мира, и чаще всего преподносится в виде двух альтернатив – счастья единения с Богом и праведниками, или вечных мучений в нижнем мире, «преисподней», пламени Геенны. Иными словами, «спасение» буквально означает избавление от мучений, поскольку даже если вас не привлекает перспектива провести вечность в компании непьющих и не склонных к бесшабашному веселью людей, вы, скорее всего, не согласитесь стать вечным объектом садистских упражнений орков на дне Гадеса или вечно гореть на иерусалимской свалке. С другой стороны, не-трансцендентные материалистические религии – такие, как коммунизм, гуманизм, психология глубин, вера в «космический разум» или «архитектора вселенной»; наконец, апогей материализма, выраженный в девальвированных сакральных терминах, Нью-Эйдж, - указывают нам не столько на цель, которая в таких случаях представляет собой убогую спекуляцию, сколько на то, как «ужасно» или «мучительно» жить в мире, где пропагандируемые учением блеклые иллюзии не считаются идеалом. Таким образом, побуждающим мотивом (не всегда осознаваемым) для внешних последователей авраамических, материалистических и некоторых других учений,  является страх. Ужасы адских мук, так же, как и бесконечные репортажи о бездомных, голодных и униженных в станах капитала, составляют значительную – и наиболее действенную – часть христианской и коммунистической культуры соответственно. Страх перед неизведанным, каковому для подавляющего большинства людей эквивалентна тьма за порогом смерти, заменяется страхом перед страданием.
Внутренние учения – и восточные, и западные, - менее оккультны в этом вопросе. Они либо эксплицитно, либо с минимальной маскировкой дают понять, что у вас есть шанс при определённых усилиях освободиться от пут необходимости как таковой, и стать «дживан-мукта», то есть свободным ещё в этом воплощении, или же, как минимум увеличить вероятность освобождения за пределами смерти тела. Таким образом, в качестве конечной цели эти учения полагают свободу, притом, как цель более высокую, чем «спасение». Основания такой иерархии вполне убедительны хотя бы по одной причине: достигший спасения избегает мучений, и обретается в сфере божественного; достигший свободы отождествляется с божеством. Из чего следует, что свобода есть атрибут божества, а степени её отсутствия – атрибут творения. Табличка «Плоды с деревьев не рвать!» в общественном парке роднит его с Эдемом. И всё же, свобода как цель доступна человеку в силу его природы, - в то время, как для ангелов это непростительная роскошь.
Слово «свобода» мы слышим с детства. Когда-то одноимённая радиостанция за высоким забором представляла её как победу того, что радиостанции на советской территории называли «угнетением», «реакцией» и «преступлением против человечности». Общее в этих двух интерпретациях, тем не менее, было; оно заключалось в том,  что свободными себя не ощущали слушатели ни по ту, ни по эту сторону решётки. Затем забор исчез, и «свободы» с обеих сторон несколько раз перетасовались… Да, конечно, в данном случае речь идёт о политической свободе, но политическая свобода для идивидуума на определённом этапе его развития совпадает с единственно возможной, то есть абсолютной свободой. Затем приходит понимание (или же иная степень непонимания) того, что свобода перемещений, слов, одежды, способности покупать, возможности владеть, игнорировать, влиять и навязывать, не является ни абсолютной свободой, ни относительной, ни свободой вообще. Возникает мысль, что те, кто ограничивает свободу, - полицейские, министры, президенты, - как и те, кто им платит, в конечном итоге не способны её ограничить, поскольку они её не знают. Диоген, который сказал Александру, что тот – «слуга моих слуг», высказал буквальную истину. Человек, который не знает свободы, не умеет распознать её отсутствия. Он искренне готов быть порабощённым любой приглянувшейся ему идеей, «созвучной мыслью», «здравым смыслом», философской теорией, банальным лозунгом; он – раб до того, как нашёлся хозяин.
Исайя Берлин (чудное имя, если вдуматься), оксфордский светила, а также философ, поделивший свободу на «от» и «для» (и почему в оксфордских классах нет мехицы?), ничем не отличается от всякого иного раввина в своей боязни свободы безо всяких «от», «для», или других испанских сапожек —  то есть просто босоногой свободы. «Свобода от» – это возможность гулять не в камере, а в кругу таких же свободных на просторном тюремном дворе. «Свобода для» - это свобода трудиться на советском (или любом другом передовом) предприятии после того, как тебя освободили из немецкого концлагеря. Даже если ты не еврей, и концлагерем для тебя была немецкая философия.
За пределами этого научного цирка, однако, всё же остаются вопросы. Может ли быть свободным я и одновременно другое «я»? Отвечать в принципе – противоречить логике. Всё, что не «я» - иное (на этом, кстати, построена метафизика Эволы – прочное здание, надо заметить), а значит, составляет границу моей свободы. Средний род здесь знаменателен. Абсолютно свободным – что бы вы ни понимали под свободой, даже состояние после второго Пришествия, - может быть только один индивидуум. Абсолютный. Потому что он порождает свободу и несвободу как пространство возможностей, в котором творение обретает форму. Без этого порождения манифестация невозможна, и невозможны всякие рассуждения о феноменах этого порождения.
Необходимость рассуждать о свободе является признаком наличия цепей. Вы несвободны до тех пор, пока испытываете любую необходимость. Необходимость стремления к Богу, например. Необходимость достойно перейти порог смерти. Необходимость понять, как устроен мир, что есть Бог, что есть дьявол, кто будет жить, кто погибнет; кто достоин Царствия Небесного, а кто Геенны (хотя и ваше мнение на сей счёт, и «Царствие», и «Геенна», не более реальны, чем не полученный вами штраф, когда вы превысили скорость в совершенно безлюдном месте). Когда же у вас не останется никакой необходимости ни в чём, что не было бы «я», когда вы перестанете испытывать недостаток, лишённость, заброшенность, инаковость, вы, к сожалению, всё равно не сможете сказать «я свободен», потому что в это мгновение «свободен» утратит функцию предиката; «я» и «свобода» станут одним Я. А всё остальное - чем бы и кем бы оно ни было – станет небытием, каковым и было от века. В том числе, и этот текст.

СВОБОДА И ГОСПОДСТВО

Стремление быть востребованным
лежит в основе рабской психологии.
Эвола.
           Механизм распада человеческого общества при незаинтересованном взгляде и отсутствии разного рода оптических устройств (навязанных в раннем возрасте идей, сословных, этнических и религиозных предрассудков) весьма прост: сначала расслоение по вертикали – на высшие и низшие касты, «элиту» и «народ», слуг и господ, свободных и рабов, - затем второй этап, утрата высшим слоем определяющих его качеств и постепенное растворение в низшем (сначала ощущение «родства», сочувствие, идеи равенства, а затем их идеологическое и политическое закрепление), после чего наступает третий этап, выделение этой смесью новой элиты, качества которой могут быть названы «высокими» только в рамках нового цикла. Так, состояние единства человечества в начале махаюги сменяется расколом на две половины - на высших, то есть сохранивших изначальную свободу, и низших, или тех, кто впал в зависимость (без дополнения; это состояние утраты свободы как таковое). Дальнейшее разделение второй половины на три части привело к возникновению варны, и для человечества наступила эпоха четырёх «каст» ведической традиции.
           Одним из sine qua non свободы является самодостаточность. Этимология этого слова уже достаточное объяснение: тот, кто свободен, не нуждается в ином. Мифологический акт «падения ангелов» может служить ярким примером того, что такое зависимость, и почему она – падение (а также в-падение и от-падение). Желание иного («земной женщины», материальной воплощённости, индивидуального отчуждения) приводит к понижению статуса и утрате свободы; последнюю заменяет привязанность, то есть желание иметь (и боязнь потерять) то, что изначально не является – и не может являться – сущностной частью субъекта, каковой в этом случае вместе со своей привязанностью и лишённостью становится ложным субъектом, а значит, субъектом, подверженным страданию. Вторая Благородная Истина буддисткой традиции, дукха-самудая-сатья, постулирует коренную причину страдания как невежество, отсутствие единого знания природы «я» и природы мира. Вместе с невежеством исчезает лишённость и привязанность к не-сущему, нужда в ином, желание пребывать в чём-то, среди кого-то, как-то (не иначе), и боязнь утраты этого состояния как невосполнимой потери, известная под именами «экзистенциальной тревоги» и «страха смерти».
           Кали-юга, хотя и не лучший эон для воплощения, вследствие свой краткости, динамичности и перенасыщенности крайностями, позволяет увидеть многие вещи как в перевёрнутый бинокль или в камере-обскуре; мы живём в маленьком мире и мультипликационном времени, мы персонажи гротеска, и этот факт сам по себе способен помочь излечению от неведения. Калейдоскопическая смена общественных систем, идеологий и культурных ориентиров, которая приводит некоторые незрелые души к полнейшей интеллектуальной сумятице (нередко выдаваемой ими за «многогранность» или «широту взгляда»), очень ярко демонстрирует призрачность ценностей и идеалов, не обладающих трансцендентной перспективой, а также позволяет наблюдать смену упомянутых в начале заметки фаз деградации человеческого общества в течение очень коротких промежутков времени. Эта циклическая смена, по сути, является одним из отражений алхимического процесса циркуляции, и цель его в строгом смысле заключается в очистке через разложение. Иными словами, когда волны окончательно улягутся, различие «низов» и «верхов» перестанет быть даже количественным, и все будут одинаково бедны (или одинаково богаты), одинаково (без)духовны и одинаково (а)моральны: большой цикл завершится, и тогда в этой человеческой массе – в самом точном смысле слова – сможет проклюнуться росток нового эона.
           Когда кто-то говорит с сожалением: «Раньше (при царе Горохе, Сталине или Никсоне) я был тем-то, а теперь я кто?», ему следует напомнить, что ни раньше, ни сейчас он не является тем, что он о себе думает, и что он никогда не переставал и не перестанет быть тем, кто он на самом деле. Ему следует понять, что, желая получить одобрение государственной системы, «занять нишу», «служить обществу», «быть частью Великого…(проставить по желанию)», он бездумно следует рабской парадигме, уходящей корнями в самое начало Кали-Юги. Если человек осознал себя как врач, он должен лечить людей, даже если не получает за это ни копейки, и все (кроме излечившихся) называют его шарлатаном. Если человек осознал себя как художник, он должен рисовать, даже если за его картины не дают чёрствой краюшки, и смеются над отрезанным ухом. Если человек родился царём, ему лучше умереть на мостовой, закутавшись в тряпьё, в обнимку с бродячей собакой, чем стать «полноценным членом общества» и служить шудрам, отсчитывающим ему «заработную плату» сведёнными от жадности пальцами. Каждое рождение пропускает душу через варну, и общество не имеет к этому непосредственного отношения. Если ваши усилия оценены и вы «хозяин положения», это говорит лишь о благоприятной кармической обстановке. Если вы должны действовать вопреки мнению государственной системы, родственников и окружения, терпеливо снося удары судьбы, это лишь кармическое испытание, которое следует преодолеть. Однако до тех пор, пока вы не будете господином себе в себе самом, снаружи всегда будут находиться господа, готовые приобрести ваши душу, ум и руки за свои латунные «идеалы» и «ценности», причём господские качества этих персонажей с каждым циклом становятся всё ближе к качествам щенка–персонажа мультфильма, который, пользуясь отсутствием хозяев, пригласил в дом бродячих собак с улицы и, выдав себя за полноправного господина в доме, угощал их колбасой, предлагал кататься по коврам и диванам и т.п. Российское государство после Февральской революции возглавил человек, который, несмотря на дворянское происхождение, выступал пламенным защитником террористов, грабителей и дезертиров. После Октябрьской революции его возглавили люди, которых за год до этого не пустили бы на порог порядочного дома. После exitus lethalis Советского государства наверху оказались те, кому при советской власти вряд ли была уготована иная участь кроме отсидки по уголовной статье. И этот факт нынешние господа не изменят ни дорогими костюмами, ни пожертвованиями, ни иностранными дипломами. Господа были всегда; когда одни теряют господство вместе с утратой тех мизерных качеств господина, которые они имели, на их место приходят те, у кого нет даже этих достоинств. Так не лучше ли найти господина в своём сердце, и с этого начать своё прощание с рабством?

СВОБОДА И ИЕРАРХИЯ
Современная общественная система, включающая в себя как «развитые страны», так и их формальных антиподов, балансирующих на осколках традиционного уклада, в мировоззренческом и философском отношении опирается исключительно на иллюзорные понятия, и в качестве побочного интеллектуального продукта производит специфический тип личности, который, с одной стороны, исповедует эти иллюзии как априорные истины (из которых вырастают ложные архетипы, обладающие энергетическим зарядом архетипа, но лишённые нуменальных качеств), и, с другой стороны, не обладает способностью мыслить в ином порядке категорий, и подниматься на более высокий уровень абстракции, чем плоскость, определяемая этими иллюзорными понятиями и связанной с ними диалектикой. Таким образом, любые феномены или идеи, с которыми сталкивается такая личность, трактуются ей исходя из этой двумерной философии; всё возвышенное по отношению к упомянутой системе понятий она сводит к  проекции на доступную ей плоскость, и – в лучшем случае – видит лишь его тень. В определённом смысле такую личность можно назвать «редукционистской», поскольку она автоматически интерпретирует духовное как душевное, интеллектуальное как рациональное, метафизическое как космологическое, теологическое как религиозное и т.п., не осознавая самого факта интерпретации, и отождествляя свои тени с подлинным предметом дискурса.
При рассмотрении такой личностью понятия свободы и иерархии, чьи метафизические корни восходят к Первопринципу, возникают аберрации, которые крайне затрудняют диалог на эту тему по причине недостатка необходимых точек опоры в психе современного человека. Тем не менее, возможны определённые параллели и упрощения (уплощения), которые могут помочь хотя бы очертить неискажённый контур этих понятий на плоскости доступной диалектики.

Типичной «деструктивной дилеммой», с которой современный человек сталкивался хотя бы однажды в ходе восприятия мира, является противопоставление свободы личности насилию над ней (со стороны государства, начальства, учителей, родителей и других иерархически вышестоящих субъектов), в сочетании с противопоставлением собственной личной свободы свободе другого индивидуума. Всякий мечтающий о свободе современный человек, как минимум тайно испытывает неприязнь к иерархии, поскольку всякая иерархическая система ограничивает личную свободу в его представлении; в то же время, он смертельно боится того, что называет «неограниченной свободой», поскольку видит в окружающих людях потенциальных претендентов на территорию свободы своей личности, а главным компонентом «неограниченной свободы» считает свободу убивать (с этого он начинает всякий дискурс на данную тему) . Таким образом, не видя возможности положительного решения дилеммы, он принимает компромисс, подчиняясь ограничивающей его свободу иерархии в качестве «необходимого зла», дабы не допустить зла ещё большего – бесконтрольного ущемления своей личности другой личностью в поле «неограниченной свободы».
К слову, никакое зло не является необходимым.
Существование современного человека протекает между страхом перед «железной рукой» иерархии и страхом «неограниченной свободы». Всякая фобия деформирует мировоззрение, но фобия свободы и несвободы формирует его специфический тип. Идея, будто бы иерархия ограничивает свободу, и будто бы свобода без лимитов и контроля опасна, не имеет под собой никаких реальных оснований: это чистейшая иллюзия, необходимая для поддержания существующего положения вещей (каким бы образом оно не оценивалось). Всякая подлинная иерархия по сути есть проявление свободы, точнее, её несущая конструкция в сфере проявлений. Жизнь как биос является иерархической структурой – начиная от молекул, клеток, простейших организмов, и вплоть до млекопитающих и Homo Sapiens. Астрономические тела в пространстве организованы в иерархические структуры – метагалактики, галактики, звёздные системы, планетные системы. Всякая проявленная форма есть феномен иерархии, и манифестация как таковая возможна постольку, поскольку возможна иерархия. Феномен свободы есть проявление иерархии, и вне таковой возможна лишь абсолютная свобода, что есть атрибут Принципа, а значит, в определённом аспекте, сам Принцип. Совершенно очевидным образом (это было показано столько раз и столькими способами, что приводить ссылки излишне), абсолютной свободой может обладать лишь абсолютный индивидуум, который по определению един и неделим (in-dividuus), и любая частная его манифестация как «индивидуальность» свободна настолько, насколько она отказывается от иллюзорного «независимого» «я», и приближается к субъекту абсолютной свободы. Отсюда следует, что индивидуальная свобода, как её понимает современный человек, сущностно есть отрицание абсолютной свободы. С другой стороны, иерархические системы, построенные на ложных представлениях о иерархии, являются иллюзиями, которые оказывают эффект, прямо противоположный декларируемому, и служат не каналами осуществления свободы на иерархических уровнях, но системой препятствий для неё.

Упомянутая выше «деструктивная дилемма» нашла отражение во всей авраамической культуре, будучи достаточно наглядно представлена в её неоплатонической ветви – каббале. «Колонна милосердия» и «колонна жестокости», представляющие правое и левое плечо древа Сефирот соответственно, впоследствии нашли отражение в масонской символике в качестве колонн «иоахим» и «боаз», то есть «закон, данный Богом», и «закон силы». Таким образом, в данной традиции закон синонимичен жестокости, а милосердие имеет статус «божьего закона», лишившись,  таким образом, важнейшей составляющей – личной свободы, проявлением которой оно было изначально. То, что сегодня принято понимать под «свободой личности», при внимательном рассмотрении есть чисто биологическая категория. Кроме очевидного права на физическое существование, речь идёт либо о телесных девиациях (напр., социальном статусе гомосексуалистов или психических больных), либо о материальной собственности, либо о религиозном ритуале, т.е. внешней (телесной) стороне вероисповедания. Безусловно, существует связь между телом с его нуждами и личностью человека, но эта связь не является ни определяющей, ни тем более исчерпывающей, если хоть немного отойти от марксистских представлений о человеке. Свобода личности не только – и не столько – определяется телесной независимостью субъекта от другого субъекта или общества, сколько она является показателем его независимости от анаграфического и материального аспектов существования, включая собственное  тело, поскольку таковые суть манифестация различия между «индивидуальностью» и абсолютным индивидуумом. С другой стороны, современные иерархии – даже внутри традиционных институтов — являют собой систему осуществления власти, субъект которой очень часто отстоит дальше от Принципа, чем подвластные ему индивидуумы, и, таким образом, занимает чужую нишу, искажает идею иерархии и служит её дальнейшей дискредитации (хотя последнее уже вряд ли возможно). Люди, призванные укреплять и охранять государство, разворовывают его; те, кто должен следить за порядком, совершают организованные преступления; учителя насилуют детей, религиозные лидеры развращают души и т.д. и т.п. У рыбы современных иерархических систем давно сгнила голова, и они представляют собой разлагающийся труп, который при внимательном взгляде вызывает не столько страх, сколько отвращение. «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною?» - спросил учеников Иисус. Ответ очевиден и в формулировании не нуждается. Однако все ли иерархии мертвы? Очевидно, что нет, поскольку планеты совершают свой путь в соответствии с гармоническими законами, души продолжают воплощаться, и сердечные молитвы бывают услышаны и приносят плоды.  

Когда говорят о иерархии как о формальной системе, чаще всего подразумевают пирамидальную конструкцию, осуществляющую распределение прав и полномочий сверху вниз и от центра «вширь». Даже этимологически, такая «пирамида власти» отсылает к определённого типа египетским постройкам и к их экстраполяциям в человеческих сообществах, нашедшим вполне буквальное отражение в профессиональных гильдиях, и в первую очередь – что также совершенно естественно – у «вольных каменщиков». По этой ремесленной кальке построены практически все современные общественные системы, включая государственные, религиозные и научные институты, армию, промышленные корпорации и «эзотерические общества». Стоящий во главе иерархии индивидуум обладает всей полнотой власти и ответственности (и соответствующей свободой), и может навязывать свои решения нескольким нижестоящим субъектам, те же – большему количеству нижестоящих, и так до самого основания пирамиды, в котором находятся люди, чьи ответственность и свобода в данной иерархической системе минимальны, и чьё число в ней является наибольшим.
В приложении к духовному деланию – каковое сущностно представляет собой путь освобождения, то есть движение по направлению к абсолютной свободе – неофит начинает снизу и (теоретически) заканчивает на вершине пирамиды в качестве «великого мастера», или «понтифика», или подобного, устраняя все препятствия между собой (то есть индивидуальным «я») и Принципом. Совершенно очевидно, что эти препятствия являются внутренними, а ступени иерархии служат символом освобождения от них; тем не менее, в современных иерархических системах всё вывернуто на изнанку: препятствиями, которые преодолевает субъект по пути наверх, являются интриги и конкуренция, то есть междоусобная борьба участников иерархии, а достигнутые ступени говорят не о совершенстве субъекта, а о его качествах карьериста, поскольку у того, кто занят внутренней борьбой с самим собой, в этом внешнем поединке нет никаких шансов на успех. Оказавшись наверху, такой лидер будет руководствоваться принципами, которые привели его к власти, а не бороться с ними, не оставляя выбора следующему поколению идущих: им остаётся либо следовать сложившимся «правилам», либо становиться изгоями.
Существуют ли иная иерархическая модель? Да, и она вполне очевидным образом обнаруживается во всех астрономических системах – например, Солнечной. Экстраполяция этой модели на человеческое общество в европейской культуре достаточно ярко представлена циклом поэм о рыцарях Круглого Стола. Крышка этого условного «стола», tabula rotunda, символизирует плоскость эклиптики, в то время как его участники могут быть представлены планетами, совершающими каждая свой индивидуальный путь в космосе, каковой путь при этом связан с центром, представленным в эпосе фигурой короля Артура. Каждый из участников имеет непосредственную связь с Принципом, он «индивидуален» в точном смысле, и на его плечи не давит груз пирамиды. Однако его свобода имеет орбиту, соотносящуюся с неподвижной осью, проходящей через центр (король Артур присутствует на заднем плане всех событий мифа, однако сам не является активным действующим лицом его частных эпизодов). Вся группа независимых индивидуумов являет собой живой организм, в котором каждому отведена своя роль, и все они вместе образуют резонатор, многократно усиливающий волю Принципа, делая её ощутимой для всех, кто сталкивается с участниками этого круга.
Несомненно, такая планетарная модель является не более чем возможной репрезентацией упомянутой иерархии, чья символика – как и всякая символика –  многозначна. Каждый индивидуум являет собой микрокосм, то есть законченную и полную систему мира, которая внешне может представляться как планета (и соответствующий нумен), или зодиакальное созвездие, или галактика, или астрономическая Вселенная (что также не является исчерпывающей репрезентацией). Тем не менее, иерархический принцип, - на котором, в частности, был построен ренессансный музыкальный consort, - остаётся тем же. Круг апостолов христианской традиции, в котором очевидным центром являлся Иисус, также был построен подобным образом, при этом Спаситель своей двойственной природой символизирует вертикаль, соединяющую плоскость человеческого сообщества (круг апостолов) с Принципом; кроме того, сцена омовения ног ученикам ясно демонстрирует равенство центра другим точкам  «плоскости» человеческого соцума в соответствующих ему терминах и представлениях.
В период Ренессанса эта древняя идея нашла воплощение в феномене Розенкрейцерства, каковое – в отличие от всех иных «тайных обществ» - не имело «градусов» и «степеней», и даже его предполагаемые лидеры носили исключительно виртуальный характер. Розенкрейцерство в начале XVII века по сути было анти-иерархией, в которую нельзя было «вступить», в которой нельзя было «занять положение» или  «продвинуться», - и, тем не менее, было немало очень талантливых и достойных людей, считавших себя «розенкрейцерами» на основании чувства душевной и духовной общности, каковые образовали невидимую розенкрейцерскую армию, «круглый стол», – или знаменитый «розенкрейцерский колледж». Во второй половине ХХ века в Лигурии и на итальянской Ривьере возникло сообщество, известное как Il Corpo dei Pari («Корпус Равных»), опирающееся на те же принципы, осью которого был итальянский герметический философ Джаммария.

Исходя из простого исторического анализа иерархических систем, можно заключить, что пирамидальные структуры соответствуют ремесленному посвящению, их жёсткий каркас обеспечивает (или, скорее, обеспечивал) им устойчивость на земле, в грубо-материальной сфере обыденного, на границе с мифическим, образуя первичный патерналистский архетип, наиболее доступный личностям с соответствующей диспозицией. В свою очередь, «планетарная»  модель изначально соответствует кшатрийской природе (недаром она легла в основу рыцарского эпоса); в ней каждый участник, обладает полным правом самостоятельных решений, и несёт при этом на своих плечах всю ответственность группы. Чувство защищённости и неполной ответственности, характерное для участников пирамидальных иерархий, ощущение своего положения как «винтика в системе» (с одной стороны, вызывающее тревогу изолированностью от простора свободы, а с другой – культивирующее атмосферу уюта и покоя), недоступны участникам круглого стола, ни в коей мере не соответствуют их внутренним качествам, и чужды их мировоззрению. Человек, имеющий диспозицию к выбору кшатрийского пути, никогда не будет чувствовать себя на месте в любом пирамидальном сообществе, он станет либо изгоем в нём, либо разрушит его, как медведь хрупкую клетку, и станет деспотом, поскольку осознание собственной неограниченной свободы в сочетании с ничтожностью нижестоящих личностей, то есть отсутствием равных, приводит к патологическому развитию неукрощённых черт ложного «я», своего рода «раку» индивидуальности. С другой стороны, идея «демократического общества», главная иллюзия, лежащая в основе современной парадигмы, очевидным образом ложна с точки зрения любой иерархической системы. Используемый в ней принцип «равенства всех людей» есть искажение понятия равенства, поскольку возможны только группы «равных» - художников, воинов, философов, пекарей, магов, монахов. Теоретическое равенство возможно только в сообществах, имеющих естественный образующий принцип – артистический, мировоззренческий, религиозный, национальный и т.п. (на практике для осуществления такого равенства люди должны иметь определённую внутреннюю культуру и связь с высшим Принципом, иначе, даже несмотря на общность целей и интересов, неравенство возобладает). Однако «равенство всех людей» как гуманистическая основа «демократии» - не более чем галлюцинация, поскольку в мире существует множество индивидуумов, отличающихся друг от друга больше, чем некоторые люди отличаются от шимпанзе. Выборная система, заменяющая вершину пирамиды плоскостью «парламентов», «палат» и подобного, попирает законы геометрии, каковая восстанавливает свои природные права посредством невидимой надстройки «тайных правительств» и «серых кардиналов», а попросту подлинных глав таких усечённых пирамидальных иерархий, подобно глазу в известном символе, представленном на американских купюрах.
Подлинное равенство предполагает равную меру ответственности при максимальной индивидуальной свободе и наличии единого связующего принципа, который всегда находится выше плоскости повседневного, выше материальных аспектов действий, в идеале – в исходной точке всяких проявлений. Иерархия призвана служить свободе, она – проводник свободы, и если она не выполняет этой функции, от неё следует отказаться без малейших сожалений, поскольку она обладает лишь функциональной ценностью и никакой иной.
С другой стороны, в мире проявлений свобода структурирована иерархическими взаимоотношениями – от кристаллической решётки минерала до художественного творчества – и полный отказ от всякой иерархии означает отказ от свободы; однако, если настанет момент, когда все внешние иерархические системы исчерпают себя, интеллект должен будет принять эту данность и погрузиться в  хаос «всеобщего равенства», то есть полной несвободы, в котором отсутствуют понятия совершенства и высшей цели, понятия красоты и милосердия, а единственным критерием равенства служит равная степень ничтожности составляющих такое общество уродливых масок, заменяющих индивидуальность. На этом этапе единственным оплотом осуществления свободы станет внутренняя иерархия индивидуального сознания при полной де-социализации личности и переходе в автономный режим существования, когда соцум воспринимается как враждебная среда, подобная безвоздушному пространству открытого космоса, а все социальные отношения сводятся к роли скафандра, позволяющего выжить.
опубл. в сб. "Приношение Гермесу", Terra Foliata, Москва-Воронеж 2011.

[shukra]

Последнее оправдание

Можно быть герметиком, не будучи алхимиком, но нельзя пытаться практиковать алхимию, магию или астрологию, не приняв герметизм как основу мировоззрения, как универсальный способ видеть мир и себя в перспективе становления. Нет и не может быть никаких «компромиссов» между герметизмом и любыми частными методами рассмотрения феноменов, включая современный «научный метод», поскольку таковые всегда меньше герметизма и являются акцидентальными формами познания, имеющими смысл лишь в определённых обстоятельствах. Герметизм – эзотерическое учение, и это первое, что необходимо понять, поскольку «эзотерическое», внутреннее, есть то, что относится к Реальности, а «экзотерическое», внешнее, составляет феноменальную данность, «иллюзию» восточных учений, «вселенную» современной науки, «реальность» чувственного восприятия. Эзотерическое – подкладка воплощения, невесомый и нервущийся шёлк вечности, экзотерическое – пёстрая грубая ткань времени. Для единого сознания этот плащ сшит стежками символов; символы эзотерических учений суть феномены, которые «прошивают» оболочку воплощения, позволяя увидеть (а точнее, вспомнить) подкладку Реальности. Символы – триггеры нашей врождённой «сердечной» памяти, их созерцание открывает каналы из мира феноменов, в который погружено наше обыденное индивидуальное сознание, к Реальности, каковая идентична его истоку. В Реальности нет и не может быть времени, поскольку она едина, и всякий аспект её – инвариант; Реальность есть настоящее. Время (или волна прошлого, затопляющая берег будущего) есть другое название для воплощения или порождения; манифестация не «разворачивается во времени», она тождественна ему. Измерение времени, его «протяжённость» возможны благодаря двоичному характеру воплощения – смерть мгновения/рождение мгновения образуют линию циферблата, также, как границы зодиакальных созвездий, лунный терминатор или первый (последний) удар сердца живого существа. Время актуализируется только тогда, когда возникает иное; в Едином оно лишь возможность. Становление, то есть изменение в сторону неподвижности, означает не достижение чего-то, а остановку времени, каковая возможна только в Реальности, то есть это прорыв из времени в вечность, а не достижение некоей временной точки и соответствующего ей состояния.
Следуя герметическому учению, мы познаём единую Реальность, это путь познания эзотерического, джняна-марга, и всякое другое восприятие феноменального мира, кроме как поля символов, противоречит нашей задаче, нашему мировоззрению, и служит лишь закрепощению  сознания. «Все пять скандх пусты… Пустота и есть форма, форма и есть пустота», - сказано в Хридая-сутре. Единственный смысл, который имеют для нас пустые формы, это их способность отсылать наше сознание в область вне-феноменального, то есть в его (сознания) исконные земли, именно с этой целью мы должны изучать феномены и тренировать свой взгляд. Всякий ключ ценен только тем, что спрятано за дверью, которую он открывает; все события истории, наших частных жизней, данные науки, «достижения техники» - всё это ключи, так же, как взаимное расположение звёзд и планет, химические реакции и превращения элементарных частиц.
Любая привязанность к частному феномену (эпохе, общественному устройству, этносу, химическому веществу, определённому состоянию сознания или тела), есть ошибка, поскольку ни свобода, ни путь познания не предполагают цепей. Любые действия имеют смысл для философа, если они производятся осознанно и являют собой символ; любые неосознанные действия, биологические или социальные автоматизмы, действия, осуществляемые по причинам, не выходящим за пределы феноменальной сферы, являются для герметического философа бессмысленными. Алхимик, стремящийся получить в лаборатории золото ради его денежной стоимости, занимается ерундой. Алхимик, создающий в лаборатории эликсир долголетия с целью подольше наслаждаться земными благами, напрасно тратит отпущенное ему время. Однако жизнь обоих имеет смысл для алхимика, видящего в ней символ.
Так же, как прибой невозможен без волн и берега, феноменальный мир возможен только как совокупность оппозиций.  Поэтому для герметика «развитие» и «деградация», свет и тень, существование и смерть суть парные аспекты единого факта Реальности, коий в каждом случае должен быть познан как таковой,  как эзотерическое содержание проявленного.  Знаковые системы, включая языки повседневного общения, неспособны осуществить перенос сознания за пределы дуальностей в силу своей природы, поскольку они суть аспекты времени, они нестабильны и могут менять направление знаков на противоположные в разные его моменты, в разных контекстах и в устах людей с различным мировоззрением.  Для герметика «деградация» не плоха, так же, как «развитие» не вызывает восторга; для герметика плохо непонимание сути феномена, и прекрасно его истинное познание. Поэтому любые эксплицитные изложения, подобные данному, могут лишь подвести к пониманию герметического, но ввести в суть дела может только символ.

Глеб Бутузов.

[shukra]

Навеяло  сообщением  КИ  о метафизических  дебилах
полностью  см.здесь (если кому  либо вообще  интересно)http://lib.rus.ec/b/120951/read#t15
Метафизика и философия
Мы уже говорили, что метафизика принципиальным образом отличается не только от любой науки, но и от всего того, что люди Запада, особенно наши современники, объединяют под именем философии, собирая в таком случае вместе не только разнородные, но иногда и вообще несовместимые друг с другом элементы. При этом уже не столь важно учитывать, какое значение древние греки первоначально вкладывали в термин «философия», включавший в себя, кажется, все те знания, какие только были доступны человеку; мы собираемся здесь вести речь только о том содержании, какое этот термин имеет сегодня. Тем не менее прежде всего следует заметить, что какие бы формы ни приобретала метафизика на Западе, европейцы всегда стремились соединить ее с определенными вопросами более частного и специального характера, и прежде всего для того, чтобы включить и метафизику, и эти вопросы в некое целое, обладающее именем «философии»; это свидетельствует о том, что в какой бы степени метафизика ни отличалась от всякого иного знания, на Западе ее существенные черты никогда не обнаруживали себя с достаточной ясностью. Можно пойти еще дальше и сказать, что любая трактовка метафизики в качестве некоторой отрасли философии, пусть даже и такой отрасли, которая возвышается над всеми частными науками и поэтому, как у Аристотеля получает название «первой философии», означает глубокое непонимание ее действительного статуса и ее универсального характера: абсолютное Целое не может быть частью чего бы то ни было так же, как ничто не может включать в себя Универсальное в качестве своей части. Само по себе это обстоятельство является очевидным доказательством неполноценности метафизики Запада, которая ко всему прочему во всех своих проявлениях ограничивается учением Аристотеля и схоластов, поскольку, за исключением нескольких разрозненных фрагментов, о которых нельзя сказать ничего определенного, никакое иное учение подлинно метафизического характера, по меньшей мере со времен классической античности, вообще не встречается на Западе, если не иметь в виду под метафизикой какую-либо смесь из научных, теологических и каких-нибудь еще элементов; мы не упоминаем здесь об Александрийской школе, поскольку в этом случае речь должна была бы идти о самом прямом влиянии Востока.[54]

[shukra]

Ещё  занимательный " кусок"

Если мы теперь обратимся к логике, то мы обнаружим, что она не находится в том же самом положении, что и все другие науки, которые можно вполне правомерно назвать экспериментальными, так как прежде всего они основаны на результатах наблюдения. Логика также является специальной наукой, будучи, в сущности, исследованием условий и предпосылок человеческого познания; но ее связь с метафизикой оказывается более непосредственной, в том смысле что так называемые логические принципы являются простым применением в сфере обусловленного тех истинных принципов, которые принадлежат сфере универсального: это применение в каком-то от ношении даже сближает логику с теологией. Подобные же замечания вполне уместны и в отношении математики: эта наука, хотя и неизбежно ограниченная своим исключительным применением в царстве количества, предполагает в своей особой сфере действие относительных по своему характеру принципов, которые могут рассматриваться в качестве специальных проекций некоторых универсальных принципов. Таким образом, рассматривая область наук в целом, можно сказать, что именно математика и логика являются науками, в какой-то степени родственными метафизике; но из самого факта, что они подпадают под общее определение научного знания, будучи связанными ограниченностью разума и условиями существования человеческой индивидуальности, следует, что эти науки все же самым радикальным образом отличаются от чистой метафизики. Это различие свойственно также и той смеси логики и метафизики, которую в современной философии обычно называют «теорией познания»; в тех случаях, когда некоторые элементы этих теорий являются вполне легитимными, речь должна идти о чистой логике и ни о чем ином, а в той степени, в какой эти теории стремятся выйти за пределы логики, они оказываются не более чем псевдометафизическими фантазиями, лишенными всякого основания. В традиционных доктринах логика может занимать положение только второстепенной и зависимой отрасли знания, и именно с таким ее положением мы и сталкиваемся как в Индии, так и в Китае; подобно космологии, которая изучалась на Западе в средние века так же, как и на Востоке, в действительности логика является только применением метафизических принципов к сфере обусловленного; к этому мы еще вернемся позднее, когда речь пойдет о доктринах индуизма.
То, что мы сказали относительно связи между логикой и метафизикой, возможно, покажется удивительным людям, привыкшим рассматривать логику в качестве науки, господствующей над любым возможным знанием только на том основании, что любое рассуждение должно подчиняться ее законам; тем не менее совершенно очевидно, что метафизика, именно в силу своего универсального характера, не может подчиняться ни логике, ни какой-либо иной науке; ошибка в таком случае заключается в том, что знание рассматривается только как рациональное знание, то есть как знание, ограниченное пределами разума. Тем не менее здесь необходимо все же про вести различие между метафизикой как таковой, как чисто интеллектуальной концепцией, и различными формами ее выражения; в то время как первая вполне свободна от всех ограничений, связанных с условиями индивидуального существования, и поэтому свободна также и от самого разума, формы ее выражения — в той мере, в какой это возможно, — могут являться чем-то вроде перевода метафизических истин на язык дискурсивного и рационального мышления, поскольку само устройство человеческого языка не позволяет без этого перевода обойтись. Логика и математика являются исключительно рациональными науками; изложение метафизики может предполагать аналогичный аспект в том, что касается формы метафизики (но только в том, что касается ее формы), а в этом случае такое изложение может быть согласовано с законами логики, поскольку и сами эти законы основаны, в сущности, на метафизическом базисе, без которого они были бы лишены какой-либо ценности; в то же самое время это изложение, если оно в действительности основано на подлинной метафизике, обязано быть построенным таким образом, чтобы оставить открытой саму возможность для перехода к концепции бесконечного и безграничного как к области чистой метафизики.

[shukra]

66   летию  Губанова  Леонида  Георгиевича  посвящаеться.

Биография
Леонид Губанов родился 20 июля 1946 года в Москве в семье инженера Георгия Георгиевича Губанова и Анастасии Андреевны Перминовой, сотрудницы ОВИРа. Несмотря на служебное положение родителей, ребёнок был крещён в церкви Святой Троицы на Воробьёвых горах.  
 Писать стихи начал с детства. В 1962 поступил в литературную студию при районной библиотеке. Несколько его стихотворений были опубликованы в газете «Пионерская правда».
Тогда же увлёкся футуризмом и создал неофутуристический самиздатовский журнал «Бом», вместе с друзьями провел несколько поэтических выступлений в московских школах. Затем поступил в литературную
студию Московского дворца пионеров. На него обратили внимание известные поэты. В 1964 Евгений Евтушенко помог напечатать отрывок из поэмы Леонида Губанова в журнале «Юность». Эта публикация стала последней публикацией Леонида Губанова в советской прессе.
    В начале 1965 года вместе с Владимиром Алейниковым, Владимиром Батшевым, Юрием Кублановским и другими участвовал в создании независимого литературно-художественного объединения СМОГ («Смелость, Мысль, Образ, Глубина»), стал одним из авторов его программы, устроил на своей квартире «штаб» СМОГа. Первый поэтический вечер объединения состоялся 19 февраля 1965 в одной из московских районных библиотек.
Весной 1965 стихи Леонида Губанова были опубликованы в трёх самиздатских поэтических альманахах: «Авангард», «Чу!» и «Сфинксы».
 По его предложению СМОГ 14 апреля 1965 провёл демонстрацию в защиту «левого искусства», а 5 декабря 1965 принял участие в «митинге гласности» на Пушкинской площади.
Через некотьрое время госпитализирован в психиатрическую больницу, где у него потребовали показаний против Александр Гинзбурга, который в июне 1966 передал Леониду Губанову вырезки из зарубежных газет о СМОГе.
  Родителей Леонида Губанова вызвали в горком партии, где предупредили, что их сын будет арестован, если не прекратит выступать со стихами.
  СМОГ в конце 1966 прекратил существование. В дальнейшем Леонид Губанов не принимал участия в официальной литературной жизни. На жизнь зарабатывал неквалифицированным трудом (был рабочим археологической экспедиции, фотолаборантом, пожарным, художником-оформителем, дворником, грузчиком…).
  Шумный успех 60-х к концу 70-х сменяется почти полным забвением.
  Умер 8 сентября 1983 года в возрасте тридцати семи лет, похоронен в Москве на Хованском кладбище.
 В 1994 в издательстве «ИМА-ПРЕСС» вышел первый сборник Леонида Губанова «Ангел в снегу».   2003 г. — «Я сослан к Музе на галеры…» Сост. И. С. Губанова. М.: Время, (Поэтическая библиотека),  2006 г. — Серый конь Золотая серия поэзии[1, 2].


Леонид Губанов
***
Природа плачет по тебе,
как может плакать лишь природа.
Я потерял тебя теперь,
когда лечу по небосводу
своей поэзии, где врать
уже нельзя, как солнце выкупать,
где звезды камнем не сорвать
и почерк топором не вырубить.
Природа плачет по тебе,
а я-то плачу по народу,
который режет лебедей
и в казнях не находит брода.
Который ходит не дыша,
как бы дышать не запретили,
которым ни к чему душа,
как мне мои же запятые.
Природа плачет по тебе.
Дай мне забыть тебя, иначе -
о, сколько б смеха ни терпел
и я с природою заплачу!

* * *
Что ангел мой родной мне пишет?
Что Бог к моим  страданьям шьет?
Я чувствую тебя все ближе,
холодной грусти переплет.

От этой истины, ручаюсь,
с людскою ложью водку пью.
На славу царскую венчаюсь
и славы царской не люблю.

А забинтованной женою
идет Россия по холмам
церквей, засыпанных золою,
где кости с кровью пополам.

Мое  чело чеканит стужа.
Мое  перо таскает враг.
Я навожу приятный  ужас
лишь  стопкою своих бумаг.

Вас ждет Антихрист, ждет Антихрист
и чавкающим  стадом - ад.
Я умоляю  вас - окститесь,
очнитесь, и сестра, и брат!

Кто может  здесь еще молиться -
пусть молится. Иначе - плен.
И от зари и до зарницы
вы не подниметесь с колен.

И  зверь иконой будет вашей
по всей земле, по всей земле.
И  будут гарцевать по пашням
немые  всадники во мгле.

И  вашим мясом, вашим мясом
откормят трехголовых псов,
и кровью вашей, словно квасом)
зальют тюремный ваш засов.

Глаза мои бы не глядели
на вашу землю в эти дни...
Но  вот мы с ангелом летели
и плакали, что мы - одни!

***
Жизнь - это наслаждение погоста,
грубый дом дыма,
где ласточка поседевшей головою бьется
в преисподней твоего мундира.
Жизнь - это потный лоб Микеланджело.
Жизнь -- это перевод с немецкого.
Сколько хрусталя серебряные глаза нажили?
Сколько пощечин накопили щечки прелестные?
Я буду стреляться вторым за наместником
сего монастыря, то есть тела,
когда твоя душа слезою занавесится,
а руки побелеют белее мела.
Из всего прошлого века выбрали лишь меня.
Из других - Разина струги, чифирь Пугачева.
Небо желает дать ремня.
Небо - мой тулуп, дородный, парчовый.
Раскаленный кусок золота, молодая поэтесса - тоска,
Четыре мужика за ведром водки...
Жизнь - это красная прорубь у виска
каретою раздавленной кокотки.
Я не плачу, что наводнение в Венеции,
и на венских стульях моих ушей
лежит грандиозная библия моего величия
и теплые карандаши.
Темные карандаши всегда Богу по душе.
Богу по душе с каким-нибудь малым
по голубым распятиям моих вен,
где, словно Пушкин, кровь ругается матом
сквозь белое мясо всех моих белых поэм!

ВАЛЬС НА СОБСТВЕННЫХ КОСТЯХ
...И когда голова моя ляжет,
и когда моя слава закружит
в знаменитые царские кражи,
я займу знаменитые души.
Сигареты мои не теряй,
а лови в голубые отели
золотые грехи бытия
и бумажные деньги метели.
Пусть забудется шрам на губе,
пусть зеленые девки смеются,
пусть на нашей свободной судьбе
и свободные песни ведутся.
И когда черновик у воды
не захочет признаньем напиться,
никакие на свете сады
не закажут нам свежие лица.
Я пажом опояшу печаль
и в жаргоны с народом полезу,
и за мною заходит свеча,
и за мною шныряют повесы
В табакерке последней возьми
вензель черного дыма и дамы.
И краснеют князья, лишь коснись
их колец, улыбавшихся даром.
Этот замок за мной недалек.
Прихлебатели пики поднимут.
Словно гном пробежит уголек,
рассмеется усадьба под ливнем.
Не попросят глоточка беды
горбуны, головастики знати,
и синяк у могильной плиты
афоризм тишины не захватит.
А когда голова моя ляжет,
и когда моя слава закружит,
лебединые мысли запляшут,
лебединые руки закружат!

***
Сиреневый кафтан моих обид...
Мой финиш сломан, мой пароль убит.
И сам я на себя немного лгу,
скрипач, транжир у поседевших губ.
Но буду я у родины в гостях
до гробовой, как говорится, крышки,
и самые любимые простят
мой псевдоним, который стоит вышки.
Я женщину любимую любил,
но ничего и небосвод не понял,
и сердца заколдованный рубин
последнюю мою молитву отнял.
Гори, костер, гори, моя звезда.
И пусть, как падший ангел, я расстрелян,
Но будут юность в МВД листать,
когда стихи любовницы разделят.
А мне не страшно, мне совсем светло,
земного шара полюбил я шутки...
В гробу увижу красное стекло
и голубую подпись незабудки!

***
Сиреневый кафтан моих обид...
Мой финиш сломан, мой пароль убит.
И сам я на себя немного лгу,
скрипач, транжир у поседевших губ.
Но буду я у родины в гостях
до гробовой, как говорится, крышки,
и самые любимые простят
мой псевдоним, который стоит вышки.
Я женщину любимую любил,
но ничего и небосвод не понял,
и сердца заколдованный рубин
последнюю мою молитву отнял.
Гори, костер, гори, моя звезда.
И пусть, как падший ангел, я расстрелян,
Но будут юность в МВД листать,
когда стихи любовницы разделят.
А мне не страшно, мне совсем светло,
земного шара полюбил я шутки...
В гробу увижу красное стекло
и голубую подпись незабудки!

[shukra]

Константин Бальмонт
ПОХВАЛА УМУ

Безумие и разум равноценны,
Как равноценны в мире свет и тьма.
В них — два пути, пока мы в мире пленны,
Пока замкнуты наши терема.

И потому мне кажется желанной
Различность и причудливость умов.
Ум английский — и светлый и туманный,
Как море вкруг несчетных островов.

Бесстыдный ум француза, ум немецкий —
Строительный, тяжелый и тупой,
Ум русский — исступленно-молодецкий,
Ум скандинавский — вещий и слепой.

Испанский ум, как будто весь багряный,
Горячий, как роскошный цвет гвоздик,
Ум итальянский — сладкий, как обманы,
Утонченный, как у мадонны лик.

Как меч, как властный голос — ум латинский,
Ум эллинский — язык полубогов,
Индийский ум, кошмарно-исполинский,—
Свод радуги, богатство всех тонов.

Я вижу: волны мира многопенны,
Я здесь стою на звонком берегу,
И кто б ты ни был, Дух, пред кем мы пленны,
Привет мой всем — и брату, и врагу.

[shukra]

БЕЗГЛАГОЛЬНОСТЬ

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора,-
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье - глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада,-
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.

[E2]

[E2]

три это не кальп  и не лет
ты понял секрет
этой цифры иди - ка на
три
ну как ты перевел?
я проверял...

[E2]

Велибр Белый стих
я люблю,
это был наш пароль во время всех войн.
вот такая простая арифметика
никогда не делим
никогда не вычитаем
только складываем и умножаем.
Умножаем любовь.

[E2]

теперь уравнение решено
1=1
тождество равенство
полная идентичность
2=2
… 3=3
4=4
5=5
6=6
7=7
8=8

цифру свою каждый сам проставит я ее сказала каждому юмор индиго
фото подойдите к зеркалу ; ))

[miha]

[shukra]

О бедных поэтах замолвите слово

…τίνα δ´ ά Κύπρις ούκ έφίλσεν
ούκ οίδεν κύνα γ´ άνθεα ποία ρόδα
Σαπφώ

От того, что уважаемая публика не поняла, не оценила, раскритиковала произведение поэта, он не перестанет быть поэтом, и в ответ лишь усмехнётся и пойдёт дальше своей дорогой.
«Поэт – как ребёнок, его легко обидеть», - говорят об авторах стихотворений многие ценители; «поэтов надо беречь, это ранимые души», - утверждают сторонники мягкой критики, или противники критики вообще. Вряд ли найдётся человек, который не видел на улице молодого – или не очень – поэта, продающего свой тоненький сборник, изданный на с трудом собранные гроши. Он смущённо улыбается, скованный неловкостью, как водолазным костюмом, и еле слышно называет цену; в кураже отчаяния, декламирует свои шедевры на всю площадь, повышая голос при виде недоумённых или насмешливых взглядов; стоит незаметный, чуть сгорбленный, как старушка, продающая семечки, видом и словом демонстрируя свою незначительность, которая подчёркивает незначительность спрашиваемой суммы. Быть может, он гений, не понятый временем и обществом (а сколько таких было), или молодое дарование, готовое завянуть под холодным дождём невнимания, бесчувственности и глухоты окружающих; может, это бунтарь, раненое сердце, которое исторгнет из себя несколько терпких, смешанных с брызгами крови нот, подобных лебединой песне, и погибнет, утонет в алкоголе или морфии, замрёт на стальном лезвии бандитского (или хирургического) ножа, а мы будем слишком далеки, глухи, слепы и погружены в обыденность, чтобы расслышать эти несколько нот, которые уже никто никогда не повторит. Но ведь есть ещё одна возможность, мысль о которой мы прячем, старательно делая вид, что её не существует: когда отчаяние от бесплодных попыток быть услышанным, стать голосом если не поколения, то хотя бы значительной группы современников, достичь взаимопонимания с ближним, занять сколько-нибудь достойное место в мире, станет невыносимым, тогда бритва, или коробка снотворного, или открытый балкон могут решить судьбу поэта, предпочитающего уход из жизни бессмысленному существованию среди безучастных прохожих. Ведь читатели, слушатели, - те, к кому обращена его поэзия, произведения мастера слова, - необходимы ему, как воздух, как вода для пловца, как скалы для эха, без которых оно умирает…
Стало быть, поэт, которого не слышат, не печатают, не читают, которого не признают поэтом, мёртв? О да, несомненно (и заслуженно), - если те, кто относят себя к этой категории, и те, кто им сочувствует, разделяют вышеприведённую точку зрения.
Слова дряхлеют, как люди. Они выхолащиваются, истираются, блекнут. Греческое слово ποιηρός (в котором ясно слышен эрос), или латинское poeta, некогда означавшее «творец», теперь стало вывеской для многочисленной артели людей, обладающих (или думающих, что обладают) способностью составлять слова столбиком в целях самовыражения. И принимающих оценку этого самовыражения со стороны «публики» (то есть лишённых поэтического чувства и единых критериев вкуса фантомов) за награду, наказание, и единственный смысл своих риторических упражнений. «Поэт в России больше чем поэт», - слышал я неоднократно. Больше, чем житель Олимпа? Больше, чем всадник Пегаса, укротитель крови горгоны? Амон-Ра, иными словами? Мне кажется, это немного нескромно. Однако если под этим подразумевается не идентичность Первопринципу, а «способность вести за собой», «быть голосом поколения», «отражать дух эпохи» и т.п., то это гораздо меньше, чем поэт, – создатель мира, демиург и властитель. И тот факт, что этот мир находится внутри индивидуальной души, и не виден внешнему праздному глазу, не меняет абсолютно ничего.
Поэт – этого город, обнесённый стеной. Вы бы согласились стать бесстрашным критиком Ричарда Львиное Сердце, оппонентом лучшего в Британии и землях Лангедой трувера? Вы бы согласились язвительной пародией бросить вызов первому и лучшему трубадуру, Гийому Аквитанскому, рука которого изрубила больше сарацинов, чем написала строк? В конце-концов, вы, не будучи поэтом, а будучи стихоплётом из вышеупомянутых, рискнули бы читать свои вирши в присутствии Рембо, которой за плохой стих мог просто избить вас тростью, не вспомнив о ребёнке, с которым вас некоторые так гуманно сравнивают? Поэт – это город, в котором царствует красота, и где всякий ремесленник является мастером, в том числе и мастером слова, если понадобится. Слова, сырой и грубый, противный скальпелю материал, использовался поэтами от начала времён; однако же, это – ремесло, не обязательное для поэта дело. Настоящий мастер, когда он случается, вырубает словами для нас тоннель в мир автора. Стихи – это не «описание» мира, и не «отображение» его, а тоннель; столик, пирожок и отмычка к маленькой двери, и надпись на пирожке. Благодаря таланту и трудолюбию Данте вы можете проникнуть в его мир, в его город, где есть башни, дворцы и подземелья, где живут прекрасные дамы и безжалостные убийцы, предатели и герои, святые монахи и алчные епископы. В нём живёт демон Аликино и летают ангелы, а также внутри него находится город Дит (который многих из нас, уважаемые любители судить о божественном, ожидает).
Безусловно, написание стихов состоит в операциях со словами, и не тождественно поэзии, т.е. операциям с нашим Меркурием при участии Эроса. Поэт не обязан «давать узнать о себе миру»; это его право и, если хотите, блажь. От того, что уважаемая публика не поняла, не оценила, раскритиковала произведение поэта, он не перестанет быть поэтом, и в ответ лишь усмехнётся и пойдёт дальше своей дорогой. Если же он составитель стихов, бухгалтер слова, подмастерье, «народный умелец» или  придворный сочинитель (при дворе властителя, его врагов, или чьей-то политической идеи), он может очень сильно страдать по такому поводу, переживать, злоупотреблять алкоголем и развивать (о ужас!) низкую самооценку. Критиковать его надо осторожно, дабы не испытать на себе праведный гнев представителей гуманистической окололитературы. Сам же поэт всегда сочувствует публике. Он жалеет её, убогую, которая даже с ключом и фонариком не всегда способна найти выход из «нормального» мира в поэтический, и которая эту неспособность объясняет недостатками составленной им карты. Для строительства своей земли поэт использует весь материал, который ему доступен, не только сор и садовые розы. Он строит мир из своих неудач, утрат, бедности, самодовольства и ограниченности читателей, зависти и насмешек, головной боли на похмелье; даже собственных плохих стихов, если таковые когда-либо рождались. В дело идут также болезни, и – обязательно – смерть. Смерть поэта – неотъемлемая часть его мира, она должна заполнить последнюю пустующую нишу дворцовых покоев…
Между подмастерьем и графоманом дистанция неизмеримо меньше, чем между подмастерьем и поэтом, хотя это очень трудно увидеть в словах, которые первый соединяет с видимым умением. Поэзия всегда и во все времена находится за словами, и, если у вас есть хоть немного поэтического чувства, которое дороже всех побрякушек этого воплощения, никогда не слушайте тех, кто говорит вам, что поэзия заключена в языке, лексике, речи или звуке; поэзия - причина их возникновения, но не наоборот.
Люди, желающие добиться успеха на поприще составления ритмических строк, повесить на себя социально значимую табличку «поэт», получить признание, внимание поклонников и поклонниц, желающие выиграть (тираж, конкурс, издательскую интригу) или заработать (авторитет, славу, деньги, внимание власти или восторг потомков), и делающие это всерьёз, не в качестве эпатажа или самоиронии, могут быть в лучшем случае бывшими поэтами, потерявшими свой остров и забывшими координаты. И только по одной причине: всё вышеперечисленное — бумажный кораблик для капитана фрегата, что своей начищенной бронзой отражает тысячи солнц, трёхмачтового великана с деревянным рангоутом и парусами цвета лепестков белой азалии, если сквозь них смотреть на закат в огромной раме иллюминатора капитанской каюты, выстланной персидскими коврами, сидя за столом в просторной шёлковой рубахе, и положив подбородок на руки… Звучит команда экипажу «по местам стоять!», и поэт знает, что со следующей командой пирс вместе с людьми на берегу – читателями, критиками, поклонниками – а также маяком, портовым рестораном и городом, проступающим из дымки, чуть дрогнет, и понемногу, а затем всё быстрее, станет удаляться, мельчать, расплываться, пока не исчезнет совсем.


Г. Бутузов

[E2]

Сказка
На далёкой планете
Деревья едят людей, -
Похожи те деревья
На злых плохих
Детей
Они алмазы дарят, -
Взамен воруя жизнь.
Ты от богатства, фальши
Подальше, друг,
Держись!!!
Деревья сеют смуту, -
Даруя мрак –
Душе
Желанием затопят,
Они пожрут уже - готовое
Сознанье, -
Готовое ко тьме,
Алмазы злые эти
Ты не бери себе!!!!!
Когда тебя деревья распутства
Позовут, -
Ты вспомни песню нашу
И нарисуй тот
Круг, -
Этот круг защитный
Оградит тебя и подарит силы,
И вдохнёт огня,
И напоит счастьем, -
О любви споёт,
Счастлив тот,  кто –
Эти деньги не возьмёт!!!
Ну, а если славой
Захотят купить, -
Ты пошли всех на …
Чай там будут пить,
Ну, а если станет
Тяжело совсем, -
Ты припомни этот –
Ангельский предел
Ни к чему алмазы,
Злато ни к чему, -
Чем ДУША богата,
Ты отдай ему!!!